Клятва графа Калиостро - Страница 50

- Вы должны отдавать себе отчет, - обратился к ней Деметр, - что мы сумеем и дальше играть роль Провидения только до определенного момента. Проведение ритуала целиком и полностью в вашей компетенции, от нас требуется лишь не мешать.

- Я понимаю. Все локальные операции будут контролироваться мною лично.

- Это очень важно, - настаивал старый вампир. – Если в момент проведения ритуала что-то пойдет не так, то ни я, ни мои сотрудники ничем не сможем вам помочь. Всё обернется крахом, и виноваты в этом будете вы.

- Я понимаю, - несколько раздраженно повторила Ирина. – Вы можете рассчитывать на меня.

- Тогда встретимся через семь лет.

Алекс Мановски покидал конференц-зал последним, теребя в кармане пиджака спасительную двухрублёвую. Обратный отсчет начался, а месть озлобленной на всех и вся слабой женщины приобрела масштаб всемирного переворота.

Глава восьмая

Коронное блюдо мадам Лаврентьевой

Хоть и не знать нам всех намерений людских,

Но жизнь расставит все поступки по местам.

Кто всякий раз привык использовать других,

До дна использован однажды будет сам!

К.

Мой день снова начался в четыре утра, и снова не так, как должен был начаться. Уже неделю меня будят по схожему сценарию.

Жуткий, леденящий кровь вопль, и с кровати срывается темная тень. Ничего не соображаю спросонья, а тень уже в коридоре. Я продираю глаза, набрасываю что-нибудь на голое тело, тяну с постели простыню или плед и отправляюсь на поиски. Вариантов не так уж много: ванная или лоджия. На этот раз лоджия.

Воропаев забился в угол, среди коробок и теоретически полезных вещей, которым нет места в квартире, и приобрел частичную невидимость. Он по-прежнему там, в кошмаре. Даже от двери заметно, как его трусит.

Сажусь рядом, ласково тормошу, возвращая в «сегодня» и «сейчас». Уверять, что он «здесь», а не «там», звать, паниковать и кидаться на шею бесполезно, будет только хуже.

Меня хватают, иногда больно. Терплю.

- Ты?!

- Нет, я.

Бессмыслица, на первый взгляд, но Артемий просыпается. Он рвано выдыхает, хватается за голову и запускает пальцы в волосы. Весь мокрый и пыльный, как Никанорыч. Укрываю его пледом, обнимаю. Он замирает, потом обхватывает меня ватными руками и вжимается лицом в плечо. Не плачет, нет – прячется, ищет защиты.

- Чшш, всё хорошо, любимый. Что тебе снилось?

Иногда мне говорят, один раз даже показали, но чаще всего вот так молча прячутся. Уговоры встать – пожалуй, самая бесполезная вещь. Пока сам не встанет и не скажет: «идем», надо сидеть. Коробки и хлам с лоджии не убираю специально, среди коробок мы просыпаемся быстрее.

Я поглаживаю мужа по голове, по плечам, спине. Успокаивающе бормочу – теперь можно и нужно бормотать. Дрожь как от озноба становится всё крупнее и реже, чтобы вскоре затихнуть совсем. Он возвращается.

- Я опять... прости, Вер... – голос у него глухой, чуть надтреснутый, но спокойный.

- Всё хорошо. Через два часа вставать, можем не ложиться, - улыбаюсь. – В душ пойдем? Ты запылился немного. Самую малость.

Смотрит на свои руки и, помедлив, кивает. Идем. Арчи сонно поднимает морду, однако не встает, ему лень. Ударяет по полу хвостом и спит дальше.

В ванной я включаю чуть теплый душ, но, подумав, поворачиваю смеситель ближе к красной отметке. Артемий сидит на краю ванной, его стыд и вина ощущаются кожей. Неприятное ощущение. Думает... Ну, здрасьте-приехали!

Оборачиваюсь.

- Не приписывай мне мыслей, которых у меня по определению быть не может, - коряво, но как иначе? – Я знаю, что ты не нарочно, - сажусь рядом. Душу всегда требуется минута, чтобы разогреться. – Всё нормально, такое бывает. У меня тоже... случается.

- Но не каждый же день! – со свистом выдыхает он.

- У нас выдалось непростое лето, но всё плохое закончилось. Не накручивай себя, пожалуйста. Это как обострение, надо просто перетерпеть. Всё будет хорошо.

Говорю спокойно, уверенно, не допуская жалости. Воропаев не из тех, кто напрашивается на сочувствие, он стыдится своих слабостей. Зря, ничего стыдного тут нет. Я сошла бы с ума, увидев подобие такого хотя бы раз в жизни. То, что он не сломался и не нашел себе крайность, способную частично возместить ущерб, уже чудо.

После душа отправляемся досыпать. В углу копошится ранняя пташка Никанорыч, но тактично уползает в гостиную. Муж долго не может найти себе места, ворочается. Жду.

- Вер, сна ни в одном глазу, - бормочет он. - Пойду...

- Лежать, - приказываю я, упирая ему в грудь на манер пистолета указательный палец. – Сигареты в мусорке, кофе в сейфе, домовые подкуплены. Я сказала, что вылечу тебя от кошмаров, и я вылечу. На поблажки не надейся: с Арчи сегодня гуляешь ты. Свежий воздух, свежий воздух и еще раз свежий воздух! Всё, спи.

- Я тебя люблю.

- Поблажек не будет, - строго напоминаю я и льну к мужу. Жара летом – мелочи жизни. Рядом с ним мне тепло и уютно круглый год.

Только убедившись, что Артемий спит, я воспроизвожу в мозгу ужасные картинки и, внутренне содрогнувшись, даю волю слезам. Такое не забывается, ни через тридцать лет, ни через сорок – никогда. Меня вдруг накрывает острая, почти болезненная любовь к родным и близким... Как же я богата!

Но сегодня меня тревожит другая мысль: почему? Почему так сильно, так резко и так настойчиво? Кошмары мучали Воропаева и раньше, правда, без этих трех «так». Он беспокойно вертелся на своем месте, постанывал, реже – дергался (кровать тоже дергалась – из солидарности), но стоило мне обнять его или просто шепнуть на ухо что-нибудь утешающее, затихал и засыпал глубоким, спокойным сном. Что изменилось?