Клятва графа Калиостро - Страница 22

Я не знала, о чем он думает, слыша лишь то, что мне соизволили сказать. Прикрыв глаза, позволила делать всё, что заблагорассудится, тихонько постанывая, когда не оставалось сил сдержать стоны. Пришлось отбросить мысль, что мой любимый изменит своему извечному «не идти на поводу» и сделает всё быстро, резко, даже больно. Это меньшее, чего я заслуживала, и морально была к этому готова. Однако нет, меня лишили такого искупления грехов: он действовал очень бережно, страшась причинить хоть малейшее неудобство, не говоря уже о боли. Впервые в жизни меня так самоотверженно любил кто-то, кроме родителей. Любил, ничего не требуя взамен. Любил за то, что я есть.

«Ты для меня – всё. Моя семья, моя жизнь. Так будет всегда».

Перед глазами полыхнуло, и я вскрикнула. Сердце колотилось не только в животе – повсюду, дыхание срывалось, было удивительно хорошо, но сегодня к наслаждению примешивалось острое чувство вины.

«Я так скучал по тебе…» - даже мысли, и те усталые.

Перебралась к нему на грудь, оплела руками и ногами. Я тоже скучала, хороший мой.

Артемий уснул, прислонившись лбом к моему плечу, очень быстро, как добрая фея палочкой махнула. Дар ему какой-то дан, счастливый. А я не разрешила себе спать, охраняя его сон, изредка целуя, вдыхая запах. Кожа под пальцами была мягкой, теплой и немного влажной. Как хрупки и уязвимы те, кого мы любим! Как легко оступиться, всего единожды, и пасть. Четыре дня назад я чуть тебя не потеряла. Любимый мой, родной, прости меня... Пока ты в одиночку тащил нас обоих, я облачилась в рубище и посыпала голову пеплом. Любой бы сорвался. Никогда больше тебя не оставлю. Хватит с нас страхов и потерь, довольно! Люди не зайцы, чтобы отсиживаться в кустах, и я не буду.

Воропаев утомленно вздохнул во сне и прошептал моё имя. Со шкафа негромко запел Никанорыч, что-то грустное, лирическое, тягучее. Пьяно икнул, выругался и захрапел. Внеплановый День трезвенника можно считать официально закрытым.

***

«Везучий ты всё-таки человек, Артемий Петрович. На работу как на праздник: хочешь – иди, не хочешь – не иди, и хоть бы кто слово сказал», - с улыбкой подумал Воропаев, ковыряя ключом в замке. Захватить кое-какие документы и бегом марш на пятиминутку к Крамоловой. Целый час бесплатного цирка с Машкой в главной (каламбур, однако) роли, а в десять начинается обход.

Проглотив очередной приступ кашля, Воропаев надел маску. Не до конца уверенный в природе собственного заболевания, он предпочел не рисковать здоровьем окружающих. Маску заколдовал так, чтобы хватило как можно дольше: запаришься менять её каждые полчаса. Горло стабильно драло, но всё это чепуха на постном масле – гораздо сложнее оказалось убедить в этом Веру.

Несмотря на самочувствие средней поганости, настроение было приподнятым. Не тихо страдать, пялясь в потолок, а делом заниматься. Лечить таких же непутевых, как и он сам; дрессировать оставшихся интернов, которые, к слову, вконец обнаглели и перестали его бояться. Что послужило причиной – женитьба ли на Вере или другой лимитирующий фактор, – Воропаев не знал, только догадывался. Не исключено, что виной всему собственное отношение к сусликам: он перестал вдруг видеть в них врагов. Не безнадежный ведь выводок, по сравнению с предыдущим. Меньше месяца пасти осталось, и здравствуйте, молодые-перспективные! Уже не интерны, а вполне сформировавшиеся терапевты. Долго же ты ждал этой минуты, Артемий Петрович, дни считал, кружочки в календарике закрашивал. Скучать еще по своим балбесам станешь.

Весело фыркнув, он подхватил документы и запер за собой дверь. На лестнице пришла смс-ка от Веры: «Как дела?». Ответил совершенно честно: «Прекрасно. Люблю тебя». Ответное сообщение задерживалось, а когда пришло, о любви там не было ни слова. «Тебя ждет оч-чень серьезный разговор». Не виделись каких-то шестьдесят четыре минуты, а он уже скучает. Без нее тоскливо, совсем не то ощущение, и суслики раздражают, и больные, и прочие жители пустынь. Когда в воропаевское отделение пришла работать Екатерина Ивановна, из многочисленного рода Медсестёр, санитарки прозвали её громоздко: «Луч света в темном царстве». Не иначе, как повально увлеклись Островским. Прозвище прижилось, но настоящим «лучом света» была вовсе не сварливая мужеподобная Катерина Ивановна, которую даже санитары, и те боялись – их «темное царство» освещала Вера. Подсвечивали Романова и Щербакова.

- Вы вернулись! – обрадовалась Дуняша, поймав его у поста. – Заболели неужто? Ох ты, батюшки, бледный весь…

- Пломбира переел, - серьезно пояснил Воропаев. Плюс маски в том, что можно улыбаться, не боясь быть превратно понятым. – В Багдаде всё спокойно? Мои крокодилы в питомнике?

- В питомнике, в питомнике, - хмыкнула Игоревна, роясь на полках. – Свободе радуются, но не вылазят. Малышев вчера двоих выписал, Лизонька проверила. Растут детки.

- Растут, - вынужден был согласиться Артемий. – Ну, пойду я, Авдотья Игоревна, хочу к нашей Марии Васильевне до пятиминутки успеть.

- Ох, точно, сегодня ж среда. Удачи вам, в таком случае. Если Сонину увидите, передайте, что пришли её пилюли, вчера вечером разгрузили.

- Передам обязательно. Всего хорошего.

- Да погодите вы! Я тут пирожков маленько напекла, возьмите вот, а то больно вид голодный.

- Спасибо, Авдотья Игоревна. Вы не против, если я после обхода заберу? Неохота возвращаться.

- Никуда они не денутся, - Дуняша спрятала пирожки, подальше от вечно голодного Севы Романова. Тот как раз шел мимо и задумчиво водил носом.